Сергей Соловьёв – Серёжа, как он просил себя называть, был самым первым, с кем журнал «Андрей» сделал интервью. Весной 1991 года, в эпоху Перемен.

 

Когда в 2015 году мы перезагрузили сайт журнала и стали выкладывать архивные материалы – захотелось сделать продолжение того первого интервью, узнать, как режиссёр ответит на те же самые вопросы через столько лет…

 

Договаривались несколько раз, да всё не получалось, не совпадало… Виделись в основном мельком, по дороге, на бегу или в компании.

 

И каждый раз уславливались созвониться и встретиться.

 

Эх, эти растянутые договоренности… Совсем недавно во дворе «Мосфильма» мы в который раз подтвердили согласие на интервью с Владимиром Наумовым, а до этого так же бодро подтверждали планы на встречи с Вячеславом Тихоновым, с Вициным, Никулиным, Моргуновым, с Виталием Соломиным… Тянули, пока не становилось поздно.

 

Так и висят в воздухе переговоры об интервью с Никитой Михалковым, Яковом Кедми, Марией Захаровой, Леной Хангой, Юрием Кара, Эдуардом Артемьевым. Такие разные личности, но всё связанные одной неукротимой властью – убегающим Временем.

Наверное, надо ускориться.

 

С Сергеем Соловьёвым мы уславливались о встрече в 2007, в 2015, в 2016, в 2017…

 

Потом Серёжа стал болеть.

 

Наш общий приятель, кинорежиссер Стефанович, констатировал тогда, что Соловьёву уже не до интервью и предложил рассказать что-то про Соловьева вместо него. И рассказал.

 

Из этой истории, из обрывочных разговоров с Серёжей, из осмысления случайных фраз набегу, мы соткём вторую часть интервью с этим удивительным художником, с другом и героем нашего журнала, знаковым человеком кинематографа рубежа веков.

 

Начнём с этой второй части, а потом без изменений приложим публикацию из журнала «Андрей» за 1991 год.

 

Герои журнала «Андрей» Алёнка Забава и Сергей Соловьёв

 

Часть Вторая / Специально для andrei.ru  / 13-15 декабря 2021 года

ЛЮБИТЕЛЬ ЖЕНЩИН И НАПЕРСТНИК ВЕЛИКОГО РУКОВОДИТЕЛЯ

Очерк Алексея Вейцлера плюс его пересказ секретной истории от АЛЕКСАНДРА СТЕФАНОВИЧА

 

 

Александр Стефанович говорил о нём чуть насмешливо. Но с нежностью детской дружбы.

 

Сергей Соловьёв всегда был в его глазах смешным малышом, гномом (“и что он не родился в Швейцарии!”), не менее Саши мечтавшим о девушках, но имевшим у них по сравнению со Стефановичем жалкий успех в юности.

 

О том, что Сергей слёг с сердцем, нам рассказал тоже Стефанович. О его болезни он упоминал чуть снисходительно, в его улыбке читалось: “слишком рано Серёжа обрюзг и раскис, слишком много воли дал бабам, слишком серьёзно относится к каждой!” Не делает гимнастику, не молодится, не чистит ниткой зубы после еды, не одевается модно под цвет глаз – словом, отстаёт от товарища…

 

Тогда Стефанович ещё не знал, что обгонит Соловьёва на пути в иной мир…

 

 ДРУГ ДЕТСТВА И ОЖЕСТОЧЕНИЕ ПЕРЕМЕН

 

Красотки, крошки, милашки, ножки, попки, грудки – это было живейшей темой общения двух ленинградских школьников – друзей детства, которыми были эти два будущих режиссёра.

 

Ведь именно Серёжка Соловьёв подкинул Стефановичу, мечтавшему тогда об олимпийской карьере прыгуна в высоту, идею пойти во ВГИК.

 

– Все эти красавицы-актрисы полностью зависят от создателей кино, бегают за ними и готовы прыгать в их постель по первому сигналу! – так примерно сказал юный рассудительный Соловьёв юному беспечному Стефановичу, как обычно для важности подняв указательный палец вверх.

…На эту же тему, где-то в Америке, наверняка рассуждал юный Вайнштейн.

 

Так эти ленинградские мальчишки стали кинематографистами. И надо сказать, на этом пути, Серёжа обогнал Сашу. Почему? Глаза Стефановича лукаво прищуривались: а вы не понимаете?

 

Просто у Стефановича, кроме заманчивой профессии властителя актёрских судеб, была внешность, эффектная фигура, умение взять девицу грассирующим напором. Ещё у него была огромная в глазах изумлённых женщин, блестящая, как медаль на груди, регалия – звание второго мужа Аллы Пугачёвой, а у Соловьёва было только кино.

И ещё борода, чтобы не принимали за ребёнка.

 

Конечно, всё не так просто! Мы-то понимаем, что у Соловьёва был режиссёрский талант – не просто связи, разговоры, ремесло, а именно Талант… Его кино со временем становилось всё более культовым, он угадал с андеграундом. Он вместе с песней о переменах, стал причастен к борьбе и даже к сегодняшним запретным протестам, был приобщён к святым либеральным ценностям.

 

“Как бы эти балбесы, в ожесточении, не потеряли в себе и вокруг Человека”, – сказал мне Соловьёв, поглядывая в телевизор, где песню Цоя выкрикивали из бурлящей протестной толпы…

 

А у Стефановича, после оптимистического начала карьеры, всё пошло вкось – в кино ему мешала слава попрыгунчика, рвача, обманщика и деляги. Ему завидовали и мстили из-за бесконечных девушек, которые бежали за ним стаей. Сначала из-за его голубых глаз, потом из-за ролей, после – из-за мечты о наследстве.

 

Регалия в виде Примадонны тоже осточертела, затмив всего его начисто.

 

И хотя он выжал из этой регалии сериал «Кураж», подброшенный ему Константином Эрнстом, в память о тех временах, когда Стефанович держал его у себя в качестве администратора. И хотя все профессиональней получались у него документальные картины, в которых он поднаторел ещё со времен расстрела Белого Дома (“свой первый миллион баксов, Лёша, я получил за съемку этих событий, когда Ельцин во время путча прятался в американском посольстве…”- сказал он мне как-то). Хотя последняя в его жизни, картина про Булгакова, обещала быть (и стала) настоящим шедевром, это смешное звание второго мужа давило.

 

Получалось с годами, что не Стефанович создал из солистки армянского хора всенародную любимицу и идола массовой культуры, а наоборот, она из него вылепила значимую в обществе фигуру исключительно своим звёздным прикосновением…

 

Автор этих строк помнит неловкость, которую испытал, когда пришедший на кастинг моделей журнала «Андрей» Стефанович, видимо компенсируя невыносимую уже тяжесть образа Пугачёвой в своей судьбе, на чистом глазу и со множеством подробностей фантазировал о своих страстных романах с актрисой Джулией Робертс и супермоделью Наоми Кемпбелл… А ведь ему даже радостно верили несколько девочек, затаив дыхание присевших непозволительно близко.

 

Ох, эти кастинги, просмотры, прослушивания! Как же любили режиссёры отсматривать девушек в бесконечном процессе поиска актрисы на роль!

 

Стефанович на новогоднем кастинге в студии журнала «Андрей»

 

Когда однажды Соловьёв попросил меня прислать ему на просмотр девушку-обложку журнала «Андрей» Алёнку Забаву – и я и она были уже научены кастингом у американского режиссёра, снимавшего тогда в Москве авторскую картину. Тот обещал дать Алёнке в фильме “большую роль со словами”, а в результате она, по её, сдобренным рыданиями, словам, дала ему бутылкой шампанского по голове, после чего полностью разочаровалась в кинематографе…

 

Так разочарованная Алёнка не пошла на пробы к Соловьёву и к Стефановичу тоже. А ведь могла быть сегодня уже известной и заслуженной актрисой, как многие на экране!

 

И не смотря на то, что эти двое друзей, в своём восхищении красотой женщин, были так похожи друг на друга, в своём вкладе в кино они оказались совершенно разными.

 

Пока Стефанович проворачивал какие-то операции со зданиями, бюджетами, пока он рассказывал там и тут свои хвастливые истории, Соловьёв упорно, день ото дня вгрызался в искусство, оставляя след. На этом и сорвал сердце.

 

Пожалуй, самый интересный и даже сенсационный рассказ Стефановича о Соловьёве я услышал в два присеста.

 

Начало рассказа прозвучало, когда я снимался у Стефановича в его «Кураже», где мне досталась маленькая роль итальянского журналиста, зашедшего в мастерскую, ещё молодого по сюжету фильма, художника Анатолия Брусиловского…

 

Эта мизансцена была мне интересна потому, что именно у настоящего Брусиловского, одного из авторов (вместе с Высоцким, Вознесенским, Ахмадулиной) мятежного самиздатовского альманаха «Метрополь», в его квартире-мастерской на Пятницкой, проходили наши тусовки накануне выхода первого номера журнала «Андрей» в 1991 году.

 

Для сериала же мастерская Брусиловского, где по сюжету Стефанович ухаживает за Пугачёвой, была воссоздана в двухэтажном доме Никаса Сафронова в Брюсовом переулке.

 

Стефанович в перерыве между съёмок с восхищением поведал мне, как Никас выкрутил это здание у Лужкова. А потом так гортанно рявкнул на осветителя, что я со смехом назвал его “настоящим диктатором”.

 

В ответ на это Александр серьёзно и сухо сказал: “Я то что… А ты знаешь, что у нашего Серёжи Соловьёва в жилах течёт кровь Ким Ир Сена?…”

 

Тут подошел звукооператор, режиссёра отвлекли, увели, но при первом удобном случае, я решил уточнить эту загадочную информацию.

 

Когда Стефанович попросил меня сделать художественный оригинал-макет порученного ему Госфильмофондом журнала «Лавры Кино», нам приходилось много времени проводить вместе… Конечно, я спросил про Соловьёва.

 

Вот рассказ Александра Стефановича, который я услышал в ответ.

 
…Скажу честно, слушая дальнейшее, я всё время старался понять, правда ли то, о чём он рассказывает?

Или всё это – его очередная мистификация, такая же, как рассказ о безумной ночи любви с Джулией Робертс в маленькой квартирке во французском городке Вильфранш-сюр-Мер, после открытия Каннского фестиваля…

 

ПОДМЕНА, КАТАНА И КРОВЬ

 

До 1945 года Корея была колониальным владением Японии. После окончания Второй мировой войны территория Кореи севернее 38 параллели оказалась под контролем Советского Союза, а южнее – США.

 

К этому процессу приложил руку папа Серёжи Соловьёва Александр Дмитриевич Соловьёв, который начал свой путь в разведке ещё будучи начальником особого отдела НКВД, одной из частей Карельского фронта.

 

Напомню, что СССР и США не удалось договориться об объединении страны, что привело к формированию в 1948 году двух различных правительств, северного (просоветского) и южного (проамериканского), каждое из которых претендовало на контроль над всей Кореей.

 

Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР) была образована 9 сентября 1948 года в ответ на образование на юге Корейского полуострова Республики Корея. Но работу над созданием новой Кореи советские чекисты начали сразу после войны – для этого Серёжин папа прибыл в эту страну. Прибыл не один, а с кандидатом на верховную власть.

 

Трудовая партия Кореи, начиная с самых первых лет существования,  руководила КНДР. А руководителем партии готовился стать  бывший глава вооружённого отряда участников антияпонского партизанского движения.

 

Вот этого руководителя, по причине его сложного характера, наши чекисты в какой-то момент заменили на другого человека – воспитанного красной армией советского офицера корейца Ким Ир Сена. И курировал эту операцию папа Серёжи Соловьёва.

 

Они с семьей с конца Великой Отечественной войны до шести Серёжиных лет жили в Северной Корее.

 

Фактически все эти годы отец Сергея Соловьёва курировал руководство страной и помогал Ким Ир Сену освоить пост, который позже в Корее стал называться  – основатель Великой Теории Чучхе и Вечный Председатель КНДР.

 

Его сын Ким Чен Ир – Будущий следующий Великий Вождь Северной Кореи был другом детства Серёжи Соловьёва, они были не разлей вода, вместе играли, ели, хулиганили.

 

Были у них и свои секреты.

 

Однажды в тайне от родителей мальчики побратались и сделали это, как в книжке про индейцев, которую читали вместе.

 

Ким Чен Ир, который был старше и смелее Серёжи и которого дома все, включая Ким Ир Сена, называли Юрой принес из комнаты родителей партизанский трофей – острую как бритва катану – самурайскую саблю японского офицера.

 

Они пробрались на задний двор и разрезав себе ладони, обменялись крепким рукопожатием. Теперь их кровь была общей.

 

Так Сергей Соловьев стал кровным братом Ким Чен Ира.

 

И следовательно дядей теперешнего Ким Чен Ына…

 

– Старик, – закончив рассказ, весомо и с напором сказал мне Стефанович, – только об этой истории никому ни слова! Это может быть опасно для Соловьёва в плане корейских спецслужб… Понимаешь?

 

Я понял и никому не рассказывал.

 

Но теперь, к сожалению, уже можно…

 

Справа, по информации Стефановича, статуя Серёжиного брата

 

Часть Первая / Интервью из журнала «Андрей» / № 2 за 1991 год

«Я МНОГОГО ДОБИЛСЯ В ЖИЗНИ, НО НЕ СМОГ ПОКА ОСУЩЕСТВИТЬ СВОЮ ГЛАВНУЮ МЕЧТУ…»

 С автором «АССЫ» беседует специальный корреспондент «Андрея» ВЛАДИМИР САПОЖНИКОВ

 

 

Сергей Соловьёв, один из самых, может быть, неожиданных кинорежиссеров последнего десятилетия, живет в однокомнатной квартирке вдали от центра Москвы.

«Большая» комната (она же спальня и рабочий кабинет) ничем не отличается от аристократического салона начала прошлого века.

Диссонирует лишь компьютер да телефонный автоответчик щелкает и пишет без устали.

Соловьёв курит сигару, и это выглядит совершенно естественно, словно мы сидим с ним где-нибудь на Пятой авеню.

Правда, когда какая-то мысль захватывает его, сигара гаснет, сизый пепел мягко падает на ковер и кажется, что дама в белом чепце смотрит с укором со старинной картины.

Разговор не сразу увлекает моего собеседника.

Но постепенно высвобождается энергия слов, и становится ясно, что этого внешне невозмутимого человека глубоко волнуют те же вопросы, над которыми на протяжении целой эпохи размышляли поколения русской интеллигенции.

Каждое из этих поколений оставило человечеству свои ответы, но мы вновь и вновь возвращаемся к вечной теме своего предназначения.

 

МЫ ВСЕ КАКИЕ-ТО ИСПОРЧЕННЫЕ ЛЮДИ…

 

«Андрей»: Горбачев начал процесс либерализации в Советском Союзе с обращения к интеллиген­ции. После того, как были сняты многие абсурдные запреты, особенно в сфере культуры, Горбачев получил карт-бланш и почти полную поддержку со стороны интеллигенции. Сегодня положение изменилось. В чем вы видите роль интеллигенции периода «постперестройки»?

 

Соловьёв: Русская интеллигенция всегда жила по своим тайным законам. Истинная тяжесть положения русского интеллигента состоит в том, что он мучительно пытается обрести изначально не свойственную ему свободу. Это трудно: осво­бодиться от генетически заложенных внутренних табу, от самоцензуры. Работа эта не при Горбачеве началась и не при Ельцине закончится, поскольку даже в самых свободных людях нашего времени глубоко сидят запреты перманентной российской тоталитарности. Деятельность многих русских диссидентов, внешне имевшая форму борьбы с режимом, в значительной степени носила характер борьбы именно с этой внутренней задавленностью, с чисто российским внутренним рабством. Помните слова Чаадаева, что для обретения подлинной внутренней свободы необходимо как минимум два непоротых поколения. А где их взять? Как только одно подрастет, так тут же следующее непременно выпорют. Что же до знаменитой горбачевской «гласности», то он, как бы не подумав, подарил, а мы с перепугу хапнули… Хотя ни тот, ни другие не были готовы к этому внутренне. Теперь удивляемся обилию демагогии и печатного хамства. Да и не о свободе слова тут речь. Скорее, о свободе публикаций.

 

«Андрей»: По вашему мнению, удалось интеллигенции за последние пять лет накопить достаточно сил, чтобы остаться творить в России, или можно ожидать новой волны эмиграции?

 

Соловьёв: Мы все, к стыду нашему, довольно «испорченные» люди. Для многих из нас, естественным видом существования стала постоян­ная борьба «за свободу». Для многих моих товарищей, которые лучшие свои произведения создали именно благодаря постоянному конфликту с запретителями, сегодня наступили странные времена. Как будто у них неожиданно украли самое дорогое. Например, старый мои приятель, выдающийся режиссер Алексеи Герман был вынужден воспитывать в себе смертельную хватку: вцепиться врагу н ляжку и висеть на ней, не сдаваясь. Он растерялся, замер, лишившись своего в прошлом благотворного энергетического источники. Именно страх попасть в новый виток отечественного диссидентствующего идиотизма и толкает многих творческих людей на Запад. Там ситуация как бы устоялась…

 

«Андреи»: Так что же выбрать? Чтобы идиотизм не наступил — надо ему противостоять, а вы говорите, что надо бороться как можно меньше. Может быть, каждому стоит спрятаться в своей экологической нише, чтобы сохранить свой творческий потенциал?

 

Соловьёв: Вы сами определили двуединую задачу интеллигенции в любом обществе и тем более в нашем, больном. Для того, чтобы самоосуществиться, любой творческий человек должен иметь свободно им созданную экологическую нишу, где может свободно проходить необходимая ему внутренняя работа. Одновременно именно этот «внутренний» фактор становится непременным условием нормальной общественной жизни. Вероятно, есть некая диалектическая взаимосвязь процесса внутреннего самосовершенствования индивидуума и социальной среды, в которой этот процесс осуществляется. Свобода для того и нужна обществу, чтобы пользоваться результатами работы интеллекта, свобода – обязательное условие реализации продуктов интеллектуальной деятельности.

 

КОГДА Я СМОТРЮ, КАК РАБОТАЕТ НАШ ПАРЛАМЕНТ, Я ДУМАЮ О ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ…

 

«Андрей»: Сможет ли интеллигенция противостоять напору зла, в котором сейчас буквально захлебывается Россия? Стоит ли пытаться влиять на ход событий, например, через депутатов от творческих союзов?

 

Соловьёв: Думаю, что совершенно бессмысленно пытаться изменить что-то в том зале, где заседают депутаты. Когда мне приходится видеть, как работают наши всесоюзные народные избранники, меня не покидает какое-то странное ощущение: над ними постоянно витает загробный дух. Впечатление такое, что мы смотрим репортажи из потустороннего мира. И я думаю, что такая унылая чертовня разлита над Кремлем во время сессий ВС СССР потому, что там со значительными минами решают вопросы, которые жизнь давно решила. Взопрев от умственного напряжения, мучительно постигают то, что сегодня и ежику понятно: похоронить Ленина или не надо, ввести рыночную экономику или попозже и не рыночную, денег поднапечатать или хватит, гуманная организация КГБ или не совсем?.. Это как в пионерском лагере перед сном ребята рассказывают друг другу страшные истории. И они оттуда, из Кремля, тоже все пугают нас: падением нравственно­сти, теневиками, злокозненными зарубежными банкирами из ЦРУ. В лагере, в сумраках отрочества, действительно иногда бывало страшно, а теперь — совсем нет. Особенно трогательно, когда они уговаривают друг друга накормить нас, народ. Мы вроде как обезумевшие звери в зоопарке. А они вот-вот, наконец, договорятся и кинут нам в клетку булку… А все, что нужно — это чтобы они мирно разошлись. А мы сами договоримся друг с другом, где кому сеять, где кому жать, и почем где хлеб покупать. Без прожорливых посредников. Единственное, что радует: не видно там совсем молодых лиц. Один молодой как-то появился на трибуне (кажется, российского съезда) и сказал: «Давайте сделаем так, чтобы было как можно меньше социализма…»

 

«Андрей»: Вы лично принимали участие в работе комиссии по вопросам нравственности, которой руководил министр культуры Николай Губенко?

 

Соловьёв: Нет. Но мы имели возможность по-товарищески обсудить эти вопросы и сошлись во мнении, что основой любого цивилизованного государства является свобода граждан в выборе и получении любой интересующей их информа­ции. Совершенно ясно, что эротика привлекает внимание многих людей, эта одна из наиболее таинственных и тайных сторон человеческой культуры. Поэтому никакие специальные постановления не нужны. Доста­точно привести правила распространения такой информации в соответствии с нормами, которые действуют во всем цивилизованном мире. Я глубоко убежден, что проблемы вообще не существуют, а весь этот ханжеский шабаш связан с желанием опре­деленной группы людей, имеющих власть и имя, вновь заставить поверить других в счастье собственного рабства. Опять мы слышим мазохистский тезис: «Да, мы рабы. И мы счастливы своей рабской судьбой. Не отбирайте у нас счастливого рабства».

 

«Андрей»: Какие опасности таит в себе эта тенденция?

 

Соловьёв: Она отвлекает нас от решения действительно важных проблем. Советское общество переживает глубокий и трагический кризис института семьи. Кстати, истинным показателем распада общества является показатель распада семейных связей. Всегда, когда думаешь об этом, не можешь избавиться от ощущения, что над семьей в нашем обществе витает гнилостный бл@дский дух. Главное, о чем сегодня стоит задуматься, это как, пройдя через информационный шок вседозволенности, вновь выбрать важнейший род несвободы — семью. Несво­боду от Бога данных уз. А может быть, в таком случае и сам шок не нужен? Нет, все же человеческая свобода — это нечто другое, нежели свобода ханжи исповедовать знаменитую социалистическую мораль скопца.

 

«Андрей»: Кто больше страдает от этой ханжеской морали — мужчина или женщина?

 

Соловьёв: Конечно, женщина. Я убежден, что женщина является подлинной ценностью в жизни, поскольку через красоту женщины с нами разговаривает Бог. Во все века все народы обожествляли женщину. Создав ее, Бог дал нам некий знак присутствия в мире тайной и мощной силы красоты. Красоты, которая выходит за узкие рамки обыденности, ибо все, что связано с эросом, есть нечто воспарившее над бытом, мощное, озаренное особым светом. Это направленное к нам предопределение безграничности наших возможностей. Другое дело, что далеко не все способны и готовы услышать это Слово. Может показаться парадоксальным, но я уверен, что семья в нашем обществе распадется в основном из-за женщины, хотя, конечно, она в этом совершенно не виновата. Она доведена до такого состояния.

 

Наша уродливая, безжалостная, античеловеческая система отразилась в самой природе несчастной нашей женщины, лишив ее на ментальных уровнях идеалов женственности и красоты. И уже совсем странно, когда предпринимаются попытки закрепить это унизительное положение за русской женщиной раз и навсегда, вывести ее нравственность из той самой скопцовой морали бесполого социума. Я не могу понять уважаемого мною Валентина Распутина, который думает, что, опутав женщине ноги-руки, заткнув в рот кляп и завязав глаза, он сделает ее или общество счастливее. Логика прямолинейная, а оттого бедная и неубедительная. Куда как естественнее и справедливее логика Льва Толстого, который, задумав роман «Анна Каренина» как высоконравственное сочинение в защиту традиционных ценностей семьи, выполняет его, прежде всего, как высочайшее откровение эротической литературы, уровня библейской «Песни песней». То, что потрясало Бунина: «Анна и в темноте чувствовала, как блестят ее глаза», — потрясает всю чувственную природу любого человека. Только сложнейшая диалектика абсолютной свободы познания Бога и Дьявола, и сознательный выбор Бога на основании знания и логики выбора может сделать семью сильной и счастливой. Я с изумлением прочитываю ханжеские безумства некоторых наших писателей, и единствен­но, чем могу их оправдать, так это желанием помочь возродиться семье. Но я хочу того же. Верю, что этого хотят все порядочные люди. Однако системой домостроевских запретов и нового витка идейного рабства этого не достичь.

 

…ЭТО БУДЕТ ШОКИРУЮЩАЯ ЭРОТИКА

 

«Андрей»: Вы смотрите на эту борьбу вокруг эротики взглядом стороннего наблюдателя или же собираетесь внести свой вклад?

 

Соловьёв: Многие запретные мотивы легли в основу сочинения, которое мы заканчиваем вместе с молодым драматургом Ренатой Литвиновой. Возможно, что наш сценарий и будущий фильм кому-то покажутся шокирующими, но не само по себе желание общественного антиханжеского шока движет нами. В сущности, все это традиционнейшие темы и мотивы отечественной литературы. Вспомните лесковскую «Леди Макбет», бунинские «Темные аллеи», набоковскую Лолиту — вершины русского литературного эроса. Вовсе не хочется закончить жизнь в качестве «Заслуженного кастрата республики» или «Народного скопца СССР». Фильм, который мы сейчас сочиняем, можно назвать стопро­центной эротической картиной…

 

«Андрей»: Это вызов?

 

Соловьёв: Не люблю эстетику вызова. Когда перечитываешь «Каренину», не испытываешь андеграундных чувств. Ни в смысле искусства, ни в смысле морали. Кажется, шумит листвой под ветром залитое солнечным светом дерево. И ажурные движущиеся тени наполняют полный света и воздуха зал. Мы почему-то привыкли к тому, что эротика — это непременно бардачный красноватый полумрак, спертый воздух, скомканная валюта да смрадный запах человеческой похоти.

 

Лев Толстой описывает адюльтерные ужасы романа Анны с Вронским тоже вроде бы с целью отвратить нас, но сколько же в этих описаниях возвышенной страсти, чарующей и пугающей красоты, подлинной, а не выдуманной сложности и космической огромности мироздания… Вообще, русское эротическое искусство обыкновенно светло, возвышенно и поэтично. Думаю, с легкой пушкинской руки.

 

…ПУСТИМ ТВОЮ КАРТИНУ, ЕСЛИ ОТРЕЖЕШЬ ПИПКИ !

 

«Андрей»: Повлияла ли эта специфическая русская эротика, о которой мы говорили, на формирование мирового эротического идеала?

 

Соловьёв: Я вспоминаю, как однажды, еще при Брежневе, приехал в Москву Бернардо Бертолуччи и привез свой фильм «XX век». По обычной халатности кто-то кого-то забыл предупредить о его приезде. Три дня Бертолуччи сидел в гостинице «Россия» и никуда не выходил, боясь заблудиться. Когда мы с Губенко узнали, что Бернардо в Москве, мы тотчас позвонили ему. Встретились, поужинали, выпили, поговорили, подружились. Через несколько дней и начальство, наконец, опомнилось. Сам Суслов соблаговолил принять режиссера с мировым именем. После встречи Бертолуччи вернулся совершенно ошарашенный. Суслов сказал ему, что картина, в которой есть «интересная социальная линия», сможет выйти на советские экраны, если из нее будут вырезаны все «хулиганства».

 

«Он хочет, чтобы я им всем поотрезал пипки, — волновался непривычный к такой постановке вопроса итальянец. — А зачем? Я много читал ваших писателей. У них все с пипками. А, может, правда отрезать?» — на глазах сходил с ума классик мирового экрана. «Не смей! — дружным товарищеским хором кричали мы с Губенко. — Они тут тебе так голову задурят, что ты свою пипку оторвешь!»

 

ЧЕЛОВЕК ОБЯЗАН ПОСТРОИТЬ СОБСТВЕННЫЙ ДОМ…

 

«Андрей»: Затронул ли вас лично кризис семьи, о котором мы говорили?

 

Соловьёв: Да. Я не могу сказать, что мне не везет в семейной жизни, хотя внешне может показаться совсем обратное. Думаю, что все сложности, которые возникли в моей семейной жизни, связаны с тем, что мы пытались быть честными в наших отношениях до конца. Но, к сожалению, эта честность как раз и открывала перед нами эту самую развороченность семьи как совкового общественного института. В конечном счете, единственное, чего хотелось бы иметь здесь, в России, — это счастливую семью и свой дом. Эти два понятия составляют основу моего мироощущения.

 

«Андрей»: «Счастливая семья», «свой дом» — не слишком ли это абстрактно-возвышенно для нашей сегодняшней жизни?

 

Соловьёв: Ничуть. Человек обязан построить собственный дом. Особенно здесь, в России, особенно сейчас. И жить в этом доме семьей. И совершенствовать ее по своему разумению. А потом уже совершенствовать общество на фундаменте совершенства или несовершенства собственной семьи. И дом этот должен перейти по наследству детям. Только тогда мы возродимся как народ. Сейчас мы — скопище не помнящих родства временщиков. Нужен дом-микрокосм, который каждый человек построит в соответствии со своими внутренними ощущениями. Семья же — это общественный институт, с помощью которого передается следующим поколениям верный генетический код. Строительство общества вне семьи, по законам, не учитывающим коренные интересы семьи — преступный большевистский бред.

 

«Андрей»: Многие считают, что, например, журнал для мужчин будет усугублять дальнейший развал семьи…

 

Соловьёв: Это просто чушь. Помню разговор мамы с маленьким мальчиком. Мальчик пришел со двора и сказал слово «жопа». Мама чуть не упала от горя со стула, но, взяв себя в руки, сказала: «Запомни, такого слова нет». Мальчик задумался. «Как же так, — спросил он, поразмыслив, — жопа есть, а слова нет?» Мальчик был умный. Он был прав. До дыр затаскали фразу о том, что секса у нас нет. Неправда, есть. Но уродливый и больной. Потому что запретный. Мы выросли во лжи и привыкли делать вид, что ничего непонятного вокруг нас нет. Потому что все понимает, мирит и принимает марксизм-ленинизм. Помню, маленьким меня привели ночью на Красную площадь. Показывали на светящееся за зубчатой стеной окно. «Гляди, Серёженька, там Сталин всю ночь работает». Я вырос большой и при получении в Кремле Государственной премии СССР, бывшей Сталинской, поинтересовался, что за тем окном. Оказалось, сортир для правительственной охраны. Следовательно, в том окне не работал вождь и учитель всех народов, а еженощно писали и какали чекисты. Наша рабья жизнь окружена втемяшенными с детства в наши мозги фантомами. От них нужно освобождаться. В том числе и от сексуальных. Сексуальная сторона человеческой жизни должна перестать быть непонятным, запретным, а потому враждебным призраком. Разгонять призраки, а вовсе не плодить новые — задача искусства.

 

«Андрей»: Ваш будущий фильм, о котором вы говорили, станет шагом вперед в этом направле­нии?

 

Соловьёв: Поживем — увидим. По крайней мере, уж своих-то фантомов я туда всех загоню.

 

«Андрей»: Всех до единого?

 

Соловьёв: Ну, разве что одного себе оставлю, самого вертлявого. Совсем без фантомов скучновато…