Горький Поцелуй
карибский рассказ
Алексей Вейцлер
Иллюстрация: коллаж и графика WSADesign
ерсиковый свет утра усиливал интенсивность лазури, волны бросали на палубу белую пену. Над карибским морем летела музыка Шуберта.
Небольшая яхта шла в направлении Барбадоса – одинокая гостья бескрайнего перламутрового пространства, режущая синеву глубин.
На борту не было людей, только остроносый тунец-марлин дергался на корме, умирая под солнцем. Он был похож на осколок разбитого зеркала…
Диск с музыкой кончился, остался только звук ветра в парусах. В них, казалось, запутались несколько нот Серенады.
Эти ноты ткали из пространства призрачные фигуры, которые ещё не растворились во времени. Фигуры, которые были на яхте всего несколько минут назад. Гаснущая информация об их движении ещё осталась в улетающей влаге.
Было видно, как падают в воду пораженные бесшумными выстрелами члены команды, как стрелок целится в ничего не подозревающего, только что выловившего большую рыбу человека и как тот делает сальто в окровавленный пенный след за кормой.
А потом, мелькающий пропеллерами вертолет, сброшенный трап подхватывает убийцу, улетая в сторону темнеющей бури…
Порыв ворвался в открытую дверь каюты и подхватил лежавшие на столе листы бумаги, их понесло по воздуху за борт, закрутило над водой.
Мелькнули написанные по-русски строки, которые сможет прочесть нараспев надвигающийся ураган:
Москва осталась в перестуках,
В горелой пыли, в снежной корке,
Прощай, подстреленная кукла!
Лишь поцелуй от кофе горький…
Далее неразборчиво…
Примерно в это же время, в не менее лазурных волнах другого моря, плыл на спине тучный пожилой мужчина. Сибиряк, вдовец, в прошлом старший научный сотрудник, единственный выживший из участников экспедиции на перевал Дятлова. Последние тридцать лет его знали под именем Жозеф.
На нем были полосатые плавки и водонепроницаемый плеер Walkman, совмещённый с наушниками. Мелодия звучавшая в плеере, превращала всё вокруг в музыкальный видео-клип.
На фоне лиловых гор раскинулась панорама городка Вильфранш-сюр-Мер, когда-то служившего военной базой русскому Императорскому флоту, здесь граф Алексей Орлов, задумывал планы пленения мятежной княжны Таракановой
Пловец балдел от этого клипа: от лёгкой прохлады воды, держащей его тело упруго и нежно, словно дорогой матрац, от солнечного тепла и бриллиантовых искорок, в такт ритму, вспыхивающих в каждой брызге, от голубой прозрачности воздуха, с летящим где-то в высоте воздушным змеем в виде смайлика.
Жозеф заплыл достаточно далеко от галдящей толпы пляжа, за жёлтые пластмассовые буйки, и теперь наслаждался картинным видом одного из красивейших уголков французской Hивьеры.
На фоне лиловых гор раскинулась панорама городка Вильфранш-сюр-Мер, когда-то служившего военной базой русскому Императорскому флоту.
Слева громоздились стены старинной цитадели, среди бастионов которой, граф Алексей Орлов, задумывал планы пленения мятежной княжны Таракановой. Глубокий, пригодный для стоянки боевых кораблей городской залив, в центре которого кайфовал пловец, какое-то время даже носил имя Братьев Орловых.
Вдоль дуги набержной, в итальянском стиле выстроились разноцветные дома – охровые, оранжевые, розовые. Их первые этажи манили вывесками баров, ресторанчиков, сувенирных лавок. Парусники, рыбацкие лодки и катера были припаркованы у маленького причала, украшенного бюстом драматурга Жана Кокто.
Две красивые женщины средних лет, взмахивая руками, делали селфи на фоне этого бюста.
– Люда! – громко крикнула одна из них, подзывая третью.
Та, идущая со стороны ресторана “Beluga”, мимо двух красных «Феррари» и матово-чёрной «Ламборгини Диаболо», ускорила шаг.
Купальщик представил себе их разговор о памятнике.
– Я знаю, кто это! – сказала одна из подруг, проводя пальчиком по украшенному криптограммой имени на постаменте. – Это муж или даже жена актёра Жана Маре…
Она сделала паузу, в ожидании реакции на свою эрудицию и на крупный драгоценный камень, украшавший её пальчик. Вторая подруга замерла, будто поражённая громом.
– Того самого Жана Маре? Не может быть! – Ей не хотелось верить, что символ мужественности, эталон французкого кино-серцеедства оказался гомосеком. Эта культурная новость задевала почти так же больно, как новая цацка подружки.
– Ты имеешь в виду любимого артиста моего советского детства? – расстроено спросила подошедшая Люда.
– Да! – эрудитка потрогала лицо каменного Кокто и, наслаждаясь видом раздавленных монументальным искусством спутниц, продолжила через паузу. – Вот губы, которыми этот старикашка многие десятилетия каждый день мусолил нашего Фантомаса…
Жозеф посмотрел в другую сторону, там правее от пляжа, за похожими на каменные перья скалами располагалась то, что его действительно интересовало.
Вилла «Нелькот» выходила к морю маленькой купальной бухточкой, на которую можно было попасть только с стороны воды или с высокого каменистого берега от дома, спустившись по лестнице. Лестница была снабжена запирающейся на замок заветной и заманчивой дверцей
Недаром в бирюзовых наушниках Walkman ритмично звучала гитара Кейта Ричардса, а голос Джаггера вместе с подвывающим хором пел о кувыркающихся игральных костях.
Хит «Роллингов» «Tumbling Dice» был как раз к месту. Ведь именно здесь, на роскошной прибрежной вилле под названием «Нелькот» в 1972 году британская группа записала эту песню. Здесь был записан и весь двойной альбом «Exile on Main Steet», куда гимн игральным костям вошёл под номером 5 на первую сторону первого диска.
«Нелькот» выходила к морю маленькой купальной бухточкой, на которую можно было попасть только с стороны воды или с высокого каменистого берега от дома, спустившись по лестнице. Лестница была снабжена запирающейся на замок заветной и заманчивой дверцей.
Пловец ещё утром закачал в свой плеер песни со знаменитого альбома и теперь они играли по кругу, создавая атмосферу великолепного купания с «Роллинг Стоунз».
Он увеличил громкость и медленно дрейфовал в сторону виллы, стараясь различить за деревьями над обрывом, очертания дома. Он давно хотел взглянуть на это французское убежище лондонских музыкантов.
Они сбежали на Лазурку в начале семидесятых, измотанные английскими налогами, и предавались тут неформальному безумию.
«Роллинги» устроили на вилле «Нелькот», где в годы войны располагалась резиденция гестапо, что-то вроде коммуны богатых хиппи, с полуночными бдениями, отвязными вечеринками, гедонистическими пирами. С красотками, бутылками, шприцами, таблетками и порошками.
Огромный сад виллы, её бассейн, зелёная лужайка, 16 комнат в стиле Belle Epoque, построенные в конце 19 века и великолепно обставленные французскими капиталистами прошлого, способствовали такой куртуазной расслабухе.
Жозеф прочёл обо всем этом в глянцевом журнальчике для туристов, издававшемся в Каннах на русском языке. На правах многолетнего поклонника «Стоунз», он попытался накануне проникнуть в историческое здание по суше.
Пройдя с противоположной от моря стороны, по дороге, расположенной параллельно железнодорожным путям в сторону Монте-Карло, он столкнулся с высоким чёрным забором, очень по-парижски украшенным золотыми пиками и виньетками.
Проходивший мимо господин с пинчером сообщил, что виллу купил за 100 миллионов евро какой-то русский олигарх, не пустивший внутрь даже кинематографистов, делавших фильм о группе. Какое жлобство!
На гребне склона, нависающего над шоссе и железной дорогой, его внимание привлекла странная процессия. Двое людей пробирались среди бурной растительности, двигаясь к обрыву. Они несли третьего человека, балансируя и еле удерживаясь на верхотуре
Пловец перевернулся на живот и сделал несколько движений руками в такт музыке. Подумалось, что его землячка Янка Дягилева писала тексты не хуже Джаггера – странные, пародоксальные, кричащие. Эта девочка, выросшая в его родном Новосибирске, могла бы стать Дженис Джоплин русского рока, но утонула в 1991 году в сибирской речке, как будто раскручивая свою последнюю песню «Придет вода»…
Он нырнул и некоторое время парил под водой в расплывчатом голубом мире. Ему захотелось разрезать себя, как рыбу и выпотрошить всё, что тротиловым зарядом тикало внутри. Всё, что хотелось заглушить музыкой и купанием.
Потом Жозеф снова поплыл на спине, ещё и ещё рассматривая виды, взглянул на далёкий городской пляж, где резвились, разбавленные редкими белыми фигурами, арабчата и африканцы.
Над парапетом пляжа, за асфальтированой дорожкой и ларьком с жареной картошкой, возвышалась, увитая цветами бугенвилля стена из крупных серых камней. Над этой стеной, от маленького вокзала в сторону Италии и Марселя, бегали двухэтажные электрички. Выше в гору были ещё серые камни, трава, цветы, над ними изгибающаяся автомобильная трасса, над ней почти вертикальный склон с кустарниками, деревьями. На фоне холмов смутные очертания особняков, выше размытые дымкой горы.
На гребне склона, нависающего над шоссе и железной дорогой, его внимание привлекла странная процессия. Двое людей пробирались среди бурной растительности, двигаясь к обрыву. Они несли третьего человека, балансируя и еле удерживаясь на верхотуре.
Он увидел, как идущие остановились, вытащили из зарослей что-то похожее на дельтаплан и стали прикреплять к нему человека, которого принесли на себе.
Он мало что сумел сообразить. Прежде, чем его голова скрылась под водой, Жозеф увидел лишь, как подросток с причёской под полубокс, в болтаюшихся ниже колен мокрых штанах, показывает в его сторону пальцем, и как его чернокожий приятель тоже удивлённо поворачивается, а ещё как ярко-зелёный мячик летит над пляжем…
Потом они подняли дельтаплан с человеком над головами и, дождавшесь поезда, запустили вниз. Летающая конструкция спикировала и упала прямо под колёса идущего состава оранжевой электрички с надписью “Прованс – Альпы – Лазурный Берег”. Было видно, как поезд резко затормозил, как по путям забегали люди.
От увиденного пловец сначала замер, а потом, глотнув воды, стал нервно барахтаться. Но через секунду он очухался – надо было срочно выходить из воды, искать полицейских.
Жозеф брассом поплыл к пляжу. Но тут увидел прямо перед собой улыбающееся женское лицо с азиатскими чертами, в резиновой шапочке Arena и тёмных очках для плаванья.
– Бонжур, – машинально сказал он, вынырнувшей из-под воды даме.
– Здравствуй, Жозеф! – неожиданно для него, сказала она по-русски и броском акулы бросилась вперед.
Он мало что сумел сообразить. Прежде, чем его голова скрылась под водой, Жозеф увидел лишь, как подросток с причёской под полубокс, в болтаюшихся ниже колен мокрых штанах, показывает в его сторону пальцем, и как его чернокожий приятель тоже удивлённо поворачивается, а ещё как ярко-зелёный мячик летит над пляжем…
А потом только вода. Лазурь вокруг стала газированной и мутной от короткой схватки. Жозеф с ужасом почувствовал, как железные руки аквалангиста тянут его вниз, в темноту…
Только Джаггер в его наушниках энергично выдавал «I Just Want to See His Face», песню о том, как хочется видеть лицо Иисуса… Плеер ещё долго продолжал работать, доказывая, что мир ничуть не изменится после…
Женщица в резиновой шапочке, передавшая купальщика-меломана из рук в руки Смерти, продолжала свой энергичный заплыв. Многолетняя участница украинской сборной, она проплыла триста метров под водой, а потом красивым кроллем стала быстро сокращать расстояние до мыса Ферра.
Она плыла и ритмично повторяла стихотворение, которое в день её окончательного переезда на Украину, около отходящего поезда на вокзале в Москве, сунул в её в карман человек, так и не ставший её судьбой:
Москва осталась в перестуках,
В горелой пыли, в снежной корке,
Прощай, подстреленная кукла!
Лишь поцелуй от кофе горький,
И щёлки глаз японской маски,
И рот, как клюква на поляне,
Как нерассказанная сказка
Сквозь крики привокзальной пьяни!
Зима закинет куклу в ящик
И ляжет, как в гробу, красиво,
Она на поезде летящем,
Под волчий рёв локомотива.
Законсервировав, как розу,
С гримасой детского разврата,
Кидаю в ночь – и льдинки-слёзы
Летят сквозь точку невозврата.
Туда, где тучи ходят низко,
Через кошмары снов лихие,
Как поминальную записку,
Зимой отправленную в Киев…
Монтего-Бей, Ямайка, март 2021
