Как-то, тревожной осенью начала девяностых, когда Москва была ареной сведения счётов свирепых банд, в редакцию журнала «Андрей» забежал человек с простреленной рукой.
Это был один из первых кооперативщиков-ювелиров, детей дикого капитализма, преследуемый мафией. Кому-то из наших ювелир приходился одноклассником. “Схороните, братцы!” – шепнул он и съехал по стенке, теряя сознание.
Из карманов его окровавленного пальто выкатились и застучали по полу крупные градины брюликов. Во дворе что-то ухнуло, свистнуло, на лестнице забарабанили ноги, но к нам никто не постучал.
“Пронесло!” – тихо сказал главный художник. А ювелир вдруг запел в голос. Он явно бредил. Бинтовавшая руку фотомодель, навалившись, буквально заткнула его подушками молодых грудей…
Потом мы влили в рот раненому стакан коньяку – и он очухался. Маленький и пухлый, он лежал на полу, как Наполеон, – то ли раздавленное пирожное, то ли Бонапарт.
Уже хмельной, избавленный от встречи с Немезидой, позёрски поглядывая на красивую девушку, он изрёк доведенное постоянным цитированием до банальности пушкинское четверостишие про мгновение…
Но трюк, как ни странно, сработал – и девушка романтично улыбнулась. “Вот как работает пушкинская строка, – поднял палец вверх наш литературный редактор. – Среди крови и выстрелов, в осеннем мраке от этих стихов сразу зажигаются звёзды!”
Эти восторженные слова усилили романтичность момента. Фотомодель, видимо почувствовав себя в фильме Френсиса Форда Копполы, сделала шаг, чтобы окончательно припасть к раненому герою, но коммерческий директор сломал кайф.
Его слова повисли в воздухе: “А вы знаете, что у Пушкина есть книга, целиком написанная матом?”
Так я впервые услышал о книге, которую издал Армалинский.
И, конечно, журнал заинтересовался этой историей. Я поручил изучить предмет нашему испытанному автору Ирине Сумароковой. Видимо, опасаясь мести литературной общественности, она, член Союза Писателей, спряталась за псевдонимом *Ирина Радищева* и отважно приступила к выполнению моего задания. Вот, что она написала спустя пару месяцев:
Странное имя – Армалинский
Текст: *Ирина Радищева* / Рисунок: Светлана Борисова / журнал «Андрей» №5 / 1994 год
В связи со скандальным изданием Михаилом Армалинским книги «А.С. Пушкин. Тайные записки 1836 -1837 годов» профессор Решетников мечтательно припомнил американский закон 20-х годов, позволявший кастрировать сексуальных психопатов. «По формальным соображениям,- сожалеет он, – эти меры не могли бы быть применены к человеку, посягнувшему на нашу национальную святыню – память о Пушкине».
Быть в России писателем всегда было делом опасным для жизни. По причине нашей особой духовности. Наверняка бы автора кастрировали, если бы еще в 1976 году он не перебрался в Америку – страну более свободных представлений.
Пушкин – наша национальная религия. Мы в меньшей степени христиане, чем «пушкиане». Любой ереси, вплоть до самого разгульного атеизма, у нас сочувствуют больше, чем неосторожному слову об Александре Сергеевиче. И я, по старой стадной традиции: «не читал, но скажу», готова была присоединиться к возмущенному академическому граю. Но, как писал один великий француз, мозг не знает стыда, и я вдруг спросила себя: а почему гений не может экспериментировать в постели, как на бумаге, и почему не может поверить бумаге свои постельные эксперименты?
Так думал бесстыжий мозг. А рука уже тянулась к факсу и набирала код Америки, и уже вытаскивала ответ с обещанием прислать книги и разрешением что-либо напечатать. И относительно своего портрета: «Я жертвую место, любезно отведенное моей физиономии на странице, в пользу какой-нибудь п@з#ы (о ужас! И.Р.), которая будет выглядеть прекраснее и уместнее в журнале для мужчин».
Однако, даже беглого взгляда на портрет Армапинского было достаточно для того, чтобы все осветилось иначе. И сама просьба не открывать читателю его лица, и преклонение перед женской прелестью – сколько в этом пушкинского!..
А внешность… Те же кудри, тот же нос, брови, глаза! Сенсация! На фоне которой померк вопрос о подлинности «Тайных записок». Какая в самом деле разница, Пушкин является их автором или его потомок?
Не исключена вероятность, что Армалинский является представителем рода Ганнибалов, хотя для строгого научного заключения требуются серьезные исследования, сопоставление известных изображений посмертной маски поэта с портретами Армалинского, параллельные изыскания в архивах. Они могли бы приоткрыть завесу – где, в какой момент эфиопская ветвь переплелась с иудейской, дав литературе еврейского потомка великого арапа.
Но почему темнит сам Армалинский? Может быть, он сознательно не хочет удваивать сенсацию, чтобы еще пуще не дразнить жрецов-пушкинистов? Но, может быть, он и сам не в курсе. Нетрудно предположить, что у Пушкина были не только законные наследники. Это было в обычае любой дворянской усадьбы. Достаточно вскользь брошенного упоминания об Оленьке из Михайловского на страницах тех же записок: «Потом она сама прибегала ко мне по ночам, хватала мою руку и засовывала себе между ног, вместо приветствия. Вскоре она забрюхатела…» теперь только строгая научная экспертиза может подтвердить очевидное.
Но вернемся к запискам. Не без труда преодолев барьер культурного шока, я прорвалась сквозь непристойность к содержанию. По сути, это книга о трагедии великого cластолюбца и страстотерпца подающегося смирить свою плоть, подчинить страсть идеалу. Дуэль с Дантесом трактуется как почти самоубийство, как роковое разрешение неразрешимого противоречия человеческой природы. Пусть читатель сам составит мнение: я выбираю самые изящные куски – и все же краснею…
Заменить мат точками – получится VI глава «Евгения Онегина», подставить эвфемизмы пушкинской эпохи, вроде «блаженства», «содроганья» и прочих – значит, лишь добавить пошлости. А что если, а качестве эксперимента, воспользоваться словами, максимально удаленными от сексуальных смыслов?
Итак… «Увидев <пепельницу> впервые, я испытал не столько тягу проникнуть в нее, сколько благоговение перед ней. Прежде, чем ткнуться в нее <хеком>, я, влекомый неведомой силой, поцеловал ее… У меня никогда не было желания говорить о <пепельнице> брезгливо или грязно, и мне было удивительно еще в Лицее слышать непочтительные, пренебрежительные слова о ней. Многие гусары во всеуслышание заявляли о своем отвращении к запаху <пепельницы>. Я горячо вступался за нее, и все сулили мне большое будущее помимо поэтического. Для меня всякая <пепельница> была и есть святыня, принадлежит ли она светской даме или дешевой <брынзе>».
«Помимо похоти и благоговения, <пепельница> всегда вызывает во мне умиление, подобное тому, которое испытываешь, глядя на маленького ребенка, котенка или щенка. Я думаю, что исток умиления к младенцам лежит в их недавнем пребывании в <пепельницах>. Она дает волшебный отсвет на все, только что побывавшее в ней. Как я завидую своему <хеку>. которому выпало счастье забираться в сердце <пелельницы>».
«Любовь – это смерть в жизни. Отсутствие доступной <пепельницы> есть отсутствие «жизненной смерти», и оно толкает на поиск смерти смертельной… Потому нам и дана только одна смерть, чтобы, познав ее прелесть в первый раз, не тянуться к ней с большей силой, чем к жизни. Ведь тогда Богу было бы невозможно удержать нас в жизни, как не удалось удержать нас в невинности, и мы бы постоянно рвались покончить с собой».
«Я сам не осмеливаюсь перечитывать написанное: слишком велик страх перед собственными безднами. Но я однажды уже проявил малодушие и сжег свои записки. Тогда я боялся каторги, а сейчас боюсь Бога. Он послал «ангела» Дантеса – а он и вправду красив, как ангел, – покарать меня…»
P.S. Каким жутким пророчеством кастрации звучит теперь для меня пушкинский «Пророк»: «И он к устам моим приник и вырвал грешный мой язык…».
Не тот ли это грешный язык, которым пользуется Армалинский: «Клитор – это точка опоры, опираясь на которую рычагом языка, можно перевернуть мир женщины»?
Да, мой мир перевернулся. Пушкин теперь проживает в Америке, резвится на ее бездуховных просторах, выпускает книжку за книжкой и плевать хотел на наших «ганнибалов».
Мир перевернулся, но было, есть и будет так: человек ищет, где безопаснее, «хек» ищет, где глубже, а «пепельницы» ищут, где «хек».
После этой забавной статьи я некоторое время так и представлял скандального издателя в виде ковбоя-пушкина. Но в журнал стали приходить посылки из штата Миннесота. И из этих посылок я с нарастающим интересом начал извлекать по частям настоящего и совсем не карикатурного Михаила Армалинского. Это были книги: стихи и проза. Интересные, а временами просто блестящие образцы современной литературы. С собственным нетерпимым характером, норовом, вызовом. Лирика без сентиментов. Философия прижатого к стене одиночки и борца. В этих книгах, а позже в издаваемом Армалинским интернет-журнальце я обнаружил так импонирующие мне баррикады – последние на тысячи километров вокруг баррикады секс-революции и мужской свободы.
С развитием технических средств, вытеснивших связавший нас впервые факс, общение через океан сделалось легче. Михаил Армалинский стал автором журнала «Андрей», а теперь и нашего интернет-проекта.
Общаясь с этим гордым ленинградцем, уехавшим из СССР в далёком 1976 году и затерянным где-то в глубинах США, я не перестаю думать о том, что авантюрный, закрученный вокруг Александра Сергеевича проект, который он продвигает уже несколько десятков лет, издав книгу в 25 странах, не даёт многим как следует разглядеть самого Армалинского, неразрывно приклеивая его имя к этой литературной авантюре. Конечно, этот перманентный скандал привлекает читателей к его издательству. Но пришитые ярлыки и жупелы порой могут въедаться в кожу, а такие заряженные игрушки, как Революция для поэта Маяковского или Пушкин для поэта Армалинского, могут сыграть с самими авторами как с куклами.
По телевизору то и дело показывают сериал “Фарго”, изящный и всё более антироссийский – всматриваясь в Миннесоту на экране, разглядывая радушных американских полицейских, однотипные бензоколонки и закусочные, унылые перелески и автобаны – я всегда вспоминаю Армалинского. Он рванул туда за свободой, удалось ли ему убежать от медного всадника – самого себя?..
На моей полке – новое глянцевое собрание его сочинений, выпущенное издательством “Ладомир”, на обложках этих книг – знаменитый, нарисованный Армалинским американский флаг из членов и вагин, ставший теперь экспонатом Нью-Йоркского музея Секса. На фото в фейсбуке Михаил рядом с частичкой своего неотрывного – у любимого цветущего вишневого дерева около дома. Он никогда не вернётся в Санкт-Петербург. Даже в турпоездку. Уехав наотрез, ушёл – уходя.
Тот, лучший Ленинград, ветреный и любимый город семидесятых – и так всегда с ним, и он, думаю, не хочет бодяжить его новоделом, чтобы не потерять главное: воспоминания и юность, которые теплятся в каждом эмигранте, как бы они ни хорохорились…
Вишневыми цветками прорастает творчество Михаила в России, его узнают, его хотят читать. Он нужен. Мы гордимся, что журнал “Андрей” тоже украшен этими нежными белыми лепестками от самого циничного, злого, скандального и неприличного русского писателя Америки.
Алексей Вейцлер
Книги Михаила Армалинского, изданные в России:
Чтоб знали! (2002)
Что может быть лучше? (2012)
Аромат грязного белья (2013)
Максимализмы (2013)
Правота желаний (2017)
