начало здесь

 

 

Глава вторая

Кровь на рельсах и тени прошлого

 

Римский экспресс, 1971 год

Вольфганг Зегевиц смутно помнил, как оказался в поезде, мчащемся через альпийские перевалы в сторону итальянской границы. Вагон слегка покачивался, и за окном мелькали черные силуэты гор, подсвеченные редкими огнями деревень. Окружавшая летящий экспресс ночь казалась наполненной призраками, вспыхивающими, ныряющими в туман, визжащими и шепчущими о прошлом.

 

Вольфганг сжимал в ладони маленькую черную записную книжку, словно она была последним якорем, удерживающим его от падения в бездну.

 

Это была книжка Альбрехта Молика, которую Зегевиц сразу узнал по маленькой красной звездочке, приклеенной к кожаной обложке. Она, видимо, выскользнула из кармана убитого, тело которого трамвай, разрывая на части, протащил по рельсам.

 

 Зачем бежать? Может быть самому поохотиться на них, как учили его Карлос и Ульрика Майнхоф?

Когда, совсем рядом с суетящимися вокруг дымящегося вагона полицейскими, Вольфганг садился в такси, книжечка буквально бросилась ему в глаза, оказавшись под его ногами, и он сумел незаметно поднять ее. Чудо. Настоящее чудо.

 

Он с ужасом вспомнил, как они проехали мимо раздавленного человека, лежащего на асфальте, среди окровавленных лоскутов ткани, с безвольной рукой, сложенной, будто для того, чтобы перекреститься.

 

«А ведь Альбрехт всегда был атеистом, — подумал Зегевиц, — каково его душе сейчас?»

Эта крамольная для марксиста мысль вывела ночного пассажира из ступора, и он открыл записную книжку убитого.

 

Страницы пахли сыростью и кровью, будто впитали последние мгновения жизни Молика.

 

Среди шифрованных заметок, цифр и обрывочных фраз выделялась одна:

«Сталин. Москва.1953. Аудио у Л.»

Кто это «Л»? Вольфганг закрыл глаза, и перед ним всплыло лицо Альбрехта в кафе «Аида» на Рингштрассе за неделю до смерти. «Если я не приду в оперу, найди Анну Кляйн. Она знает, где искать».

 

Почему такой пунктуальный Молик опоздал в тот вечер? Как Элен Коган-Вульф, кудрявая фурия из «Красных бригад», вычислила его маршрут?

 

Взрыв, сжегший ее волосы химическим пламенем, и смерть Альбрехта стали началом охоты, где зверем теперь стал он – Вольфганг Зегевиц. Убегающим зверем… Зачем бежать? Может быть самому поохотиться на них, как учили его Карлос и Ульрика Майнхоф?

 

Зегевиц прислонился лбом к холодному окну. Глаза жгло, а в голове вдруг, как включившаяся в сумерках рекламная надпись, зажглась мысль: «Они идут за мной».

 

По коридору поезда в сторону его купе и правда шли два человека.

 

Вена, 1971 год

Анна Кляйн сидела в кафе «Шперль», ее пальцы с лакированным маникюром листали по-венски безупречно отпечатанные страницы «Кронен Цайтунг».

 

Светлые волосы, уложенные в высокую прическу, хорошо сочетались с упругими прядями челки, а синие глаза скользили по строчкам, выискивая знакомые имена. Она знала всех журналистов города.

А весь город знал ее. Ею восхищались, ее читали, слушали по радио, смотрели в телепрограммах, любили и, разумеется, ненавидели. Она знала, что ее красота — оружие, и умела им пользоваться.

 

Облегающее платье из черного бархата, модное в Вене начала 70-х, подчеркивало ее фигуру — песочные часы, а разрез на бедре открывал край шелкового чулка. Провокационно высокие шпильки на блестящих сапожках заставляли поворачивать головы.

 

Бритая голова, резкие скулы, глаза, светлые, как озера с живой водой — сын русского эмигранта, бывший агент КГБ, чья жизнь была цепью предательств и искуплений. Что он здесь делает?

Будто не замечая эти явные и скрытые взгляды со всех сторон, Анна поджала свои кукольные губы, скользнув взглядом в сторону проходившего официанта.

 

«Пожалуйста, черный кофе», — сказала она.

 

Движение её губ и звук голоса— мягкого, с глубокими грудными нотками, мог заставить собеседника забыть о времени, но за этой женственностью и чувственностью скрывался ум, острый, как лезвие.

 

В свои 35 лет она была слишком красива для журналистки, и это часто вызывало проблемы. В редакции ее считали украшением, а не охотницей за сенсациями, но Анна уже раскопала связи между венским подпольем бывших нацистов и ультралевыми группировками.

Невероятно! Несовместимо! Но факт: идеология таяла в запахе денег…

 

Только сегодня она не думала об этих парадоксах человеческой сущности — все ее мысли занимал Альбрехт Молик.

 

Его смерть не попала на первые полосы — официально он был не опознанным пьяницей, сбитым трамваем. Ночной взрыв умелые регуляторы слухов уже снабдили легендой о газовом баллоне. Полицейским было приказано молчать… Но Анна знала правду. Профессиональный революционер, нелегал, красный романтик Молик, умевший растворяться в воздухе, как призрак коммунизма из книги Маркса, был ее источником.

 

Он обещал передать ей ключ к тайне XX века — исповеди Сталина.

 

«Эта запись опаснее атомной бомбы! — сказал он, и его глаза тогда горели лихорадочным огнем. — …И полезней атомной бомбы», — прибавил он через паузу. Теперь его не было в живых.

 

Анна отложила газету и посмотрела в окно. Улицы Вены блестели после дождя, словно зеркало, в котором отражались ее собственные сомнения. Она заметила мужчину в темном плаще у входа.

 

Бритая голова, резкие скулы, глаза, светлые, как озера с живой водой, освещенные северным солнцем. Виктор Юрасов.

 

Она узнала его по досье Молика — сын русского эмигранта, бывший агент КГБ, чья жизнь была цепью предательств и искуплений.

Что он здесь делает?

 

Виктор вошел в кафе, двигаясь с хищной уверенностью, несмотря на массивную фигуру. Его голос, хриплый, с пленительным русским акцентом, был низким и негромким:

 

— Анна Кляйн?

— Кто спрашивает? — Она встретила его взгляд, не дрогнув, хотя сердце заколотилось быстрее.

— Виктор Николаевич Юрасов. Нам нужно поговорить. Об Альбрехте. И о том, что он искал.

 

Анна сжала ручку кофейной чашки. Она почему-то знала, что этот момент изменит ее судьбу.

 

Римский экспресс, 1971 год

Двое идущие по коридору римского экспресса в сторону купе Вольфганга Зегевица уже оставили позади себя проводника, будто мирно заснувшего около двери в тамбур. С перерезанным от уха до уха горлом.

 

Вольфганг увидел их через отражение в оконном стекле… Первый одетый в классический костюм с галстуком, показался ему знакомым, второй был высоченным и патлатым, как участник рок-группы, в кожаной мото-куртке.

 

Экспресс протяжно гуднул, въезжая в тоннель, и лампочки на секунду погасли, будто не выдержав напряжения.

 

Дальнейшее было мгновенным.

 

Три хлопка, и три пули из пистолета с глушителем взрыли обивку сидения, где секунду назад сидел Зегевиц —но его там уже не было.

 Вольфганг поправил Фредерику завернувшийся уголок белоснежной рубашки. «Оделся прямо на собственные похороны…»

Резко из-за угла он перехватил руку с пистолетом и, выламывая, развернул ее в сторону двери. Хлопок, и шедший вторым рокер упал навзничь с черной дыркой над правой бровью.

Он так и не успел пустить в дело свой автомат «Узи», приготовленный для стрельбы.

Первый из нападавших все еще силился вырваться, но Вольфганг, добравшись до его подбородка, резко крутанул голову стрелка.

Тот сразу обмяк и сполз на пол, в его открытых мертвых глазах замелькали тоннельные фонари.

 

Недаром в палестинском тренировочном лагере «RAF» Вольфганг Зегевиц был лучшим…

 

Фредерик — всплыло в памяти имя одетого в костюм. Они встречались в шестьдесят восьмом во время парижского бунта студентов. Тогда все ещё были идеалистами. Но до террора и убийств дошли очень быстро. Вольфганг поправил Фредерику завернувшийся уголок белоснежной рубашки. «Оделся прямо на собственные похороны…»,—мелькнуло в голове Зегевица.

 

Он с трудом открыл окно и стараясь не разбудить спящий поезд, одного за другим сбросил убитых в холодный альпийский туман.

Этот туман наполнил купе влажным запахом работающего механизма и металлическим перестуком рельсов.

 

Через минуту поезд вынырнул из тоннеля, и первые розовые лучи наполнили еще темное небо робкой надеждой.

 

продолжение следует