Вы помните фильм «12 стульев», где Остапа играл Андрей Миронов? Значит, вам знаком этот кадр с бородатым мужчиной в феске. «Мой папа турецкоподданный!» – вот, знакомьтесь!
Именно этот человек в роли Бендера-старшего и есть наш автор, любимый учитель каждого выпускника золотой поры знаменитого Щукинского театрального. Включая и автора этих слов. Думаю именно из-за любви, которую студенты продолжают чувствовать к этому человеку, а ещё из-за неотъемлемых актёрских розыгрышей щукинец Миронов предложил поместить эту фотографию в фильме.
Английская писательница не оригинальна – когда ещё не существовало её Гарри Потера, дети читали книжку о Пане Кляксе. В ней тоже была описана волшебная академия-интернат, с нескончаемыми приключениями и превращениями. Руководителем этого сказочного учебного заведения был обаятельный чернобородый волшебник средних лет со множеством всяких магических предметов, точную копию которого мне посчастливилось встретить в реальной жизни.
Я сразу узнал Пана Кляксу в преподавателе Истории Искусства Щукинского училища, профессоре Борисе Ионыче Бродском. Его образ был центром внимания, средоточением мифов, легенд, неиссякаемым источником артистических пародий. Он был старшим другом для своих студентов, а они навсегда остались его учениками в сакральном, мистическом смысле.
Он терпеливо и ласково поддерживал тех, кого приручил – давал деньги в безвозвратный долг, кров и приют в зимы отчаянья и юношеских мук, отпаивал чаем, кормил, вёл душеспасительные беседы.
Когда я, ещё учась в Щуке, задумал круто поменять судьбу и стать журналистом, Бродский помог мне с выбором тем для первых публикаций в популярных тогда всесоюзных изданиях: «Студенческом меридиане» и «Ровеснике». Он устроил мне интервью со своим приятелем князем Никитой Лобановым-Ростовским. А когда в 1989 году я собрался в первую заграничную лондонскую командировку, дал бесценные контакты, которые помогли привезти из Англии репортаж, сделавший меня известным в прессе.
Узнав, что я открываю свой журнал, Борис Ионыч сразу же своим авторитетом и предельно серьёзно вошёл в редколлегию зарождающегося «Андрея», стал бороться за уровень издания, деятельно помогать с поиском авторов, придумывать темы. А в 1992 году написал статью «История смельчака» – один из тех потрясающих рассказов, которыми очаровывал многие поколения щукинцев.
Было намечено публиковать целую серию подобных историй, мы обсуждали это в его квартире на Маяковке, лакомясь деликатесами, раздобытыми в то трудное время женой Бродского Соней.
– Если хочешь жить, как собака – женись… – шепнул мне однажды профессор, проводив её хитрым глазом. И пока она бегала на кухню за свистящим чайником, выдал формулу жизни: … будешь жить, как собака, но умрёшь, как человек! А если хочешь жить, как человек, но умереть, как собака – тогда не женись!
Весомо оценивая эффект своих слов, Ионыч положил в рот шоколадку и запил золотым чаем. Они были главным его магнитом, эти конфеты «Вишня в ликёре». Он ел их самозабвенно, смакуя как воспоминания о чём-то несбыточном.
Тут такое можно было себе представить! Ведь Борис Ионыч, «Боба», как называли его студенты, имел непостижимое свойство свободно пересекать границы, которые тогда были на замке, по слухам дружил с самим Папой Римским, был близок с Клаудией Кардинале. Он рассказывал о своих приятелях-авантюристах, жонглёрах спецслужбами, таких, как журналист с двойным дном Виктор Луи, который сообщил миру о силовой отставке Хрущёва. В институте Бобу иногда приглашали к международным звонкам, так испуганно и благоговейно, что мы понимали – звонят откуда-то из дворцов и резиденций.
А ещё он иронично и деликатно упоминал о преследовавших его женщинах: от хорошеньких и знаменитых до странных, как одна дама, которая бросилась на него, высоченного и небритого, в троллейбусе с криком: “Вы так похожи на мою сестру из Киева!”.
У Бориса Ионыча был не вязавшийся с его мужественной внешностью, мультипликационный голос, который так любили изображать актёры-актёрычи. Блеющие интонации старорежимного интеллигента смешивались с горловыми звуками, по технике напоминавшими древний тувинский стиль обертонового пения «каргыраа». При этом, профессор говорил этим довольно комическим голосом подчёркнуто строго и серьёзно. И часто на совсем не смешные темы, например, о войне, которую прошёл в рядах штрафного батальона…
После чая с конфетами мы обычно шли бродить по осенним бульварам начала девяностых. Он в неизменной папахе-ермолке, в длинном фирменном пальто, с ярким нездешним шарфом, с бородой янычара – эдакий а ля рюс в представлении запуганного Голливудом Запада, с походкой Филиппа Нуаре и собачьими глазами, а я – в своей форме революционера тех лет – косухе, связанном бабушкой свитере, с крадратным фото-кофром на плече.
Мы обязательно заходили в его вторую, заповедную, квартирку-кабинет в котле двора на Тверской, она служила прибежищем многим одиноким щукинским сердцам. Недаром Борис Ионыч написал когда-то сценарий к мультфильму «Каштанка». В этой его комнате с уходящим в полумрак потолком, ковали характер будущий опальный архимандрит, писатель-миллионер, грядущие народные и заслуженные, оставшиеся и сбежавшие за рубеж или навсегда канувшие в провинции, властители дум, пайщики театральных компаний, звёзды кино, легенды сцены. Тут на эдакой холостяцкой заимке, при живой жене, было царство манящих механизмов и вещиц, фотокамер и диапроекторов, пиджаков, ридикюлей, альбомов по искусству и даже с голыми женщинами.
Все это он, наотмашь и с большой радостью, дарил своим ученикам, тем обучая их щедрости и раскрепощая от стяжательства. Не всем это стало наукой, забавно, но двое, ныне заслуженных и солидных, до сих пор не разговаривают между собой из-за неподелённого подарочного фотообъектива.
Подобно Жуковскому, “поэтическому дядьке всех ведьм и чертей на Руси”, Борис Бродский связывает всех щукинцев. Его память, как память о других любимых преподавателях, как наш мафиозный ритуал троекратного лобзания, как известный каждому щукинскому выпускнику тайный французский пароль мадам Брискиндовой – в нашем сердце.
Легендарный Боба, наш Ионыч, папа Остапа Бендера умер, как человек, в далёком уже 1997 году, среди безумной круговерти больших возможностей, всей той радостной свистопляски, которую Россия танцевала на горящих углях, казавшихся праздничной иллюминацией…
Сейчас я благодарю зигзаг судьбы за то, что хотя бы одна его история вышла в нашем журнале. За то, что я успел снять его портрет, в тот самый прекрасный момент, после чая в его гостиной на Маяковке, после конфет “Вишня в ликёре”.
Текст и фотография: Алексей Вейцлер | Кадр из фильма “12 стульев” (1976)
